обострился слух – до меня свободно доходили звуки, которых в нормальном состоянии я просто не слышал.
И я легко разобрал (еще до того, как шаги приблизились), что кто-то подкрадывается ко мне. Так же безошибочно, все не еще открывая глаз, я определил, откуда послышался шум. Я поднялся на ноги и минуту стоял, пересиливая головокружение.
Перед глазами замелькали глумливые огоньки, в изменяющейся их сетке пропал тусклый, спящий зал. Я терпеливо дождался, пока погаснет последняя искорка, и, ощупывая воздух руками, чтоб не удариться о невидимые препятствия, медленно пошел к прозрачной стене. Я делал шаг и останавливался, от каждого шага в глазах вновь вспыхивали искры, нужно было не дать им разгореться до головокружения. Потом я долго всматривался в маленького человечка, который налег телом на невидимую стену.
– Астр, зачем ты пришел? Ты должен держаться, будто меня не существует.
Эту недлинную речь я произносил минут пять.
– Отец! – прошептал он, плача. – Может, хоть ночью я смогу передать тебе пищу?
Он тщетно старался просунуть сквозь прозрачное препятствие кусочки еды. Он вбивал их в силовой забор – они падали на пол, он поднимал их, снова пытался просунуть. Плач его становился все громче.
Я смотрел на него, вяло соображая, чего ему еще надо. Мне не хотелось есть, не хотелось разговаривать, я лишь одно понимал: рыдания могут разбудить Мери – и она не справится с приступом отчаяния.
– Астр, иди спать! – сказал я. – Даже атомные орудия наших предков не разнесут эти стены, а ты хочешь пробиться сквозь них слабыми кулачками.
На этот раз я говорил связной речью, а не словесными корпускулами. Астр бросил на пол принесенную еду, стал топтать ее ногами. Он все громче плакал. У него был слишком горячий характер.
– Перестань! – приказал я. – Стыд смотреть на тебя!
Ненавижу! – простонал он, сжимая кулаки. – Отец, я так ненавижу!
– Иди спать! – повторил я.
Он уходил, через каждые два-три шага оборачиваясь, а я смотрел на него и думал о нем. Он был сыном шестнадцатого мирного поколения человечества, даже слово это – ненависть – было вытравлено из словаря людей задолго до его рождения, он тоже его не знал. И он сам, опытом крохотной своей жизни, открыл в себе ненависть, ибо любил.
Наш тихий разговор привлек Андре. Безумец спал мало, и в часы, когда все отдыхали, неслышно прогуливался по залу, неизменно напевая «Жил-был у бабушки серенький козлик…»
Он подошел к месту, откуда Астр пытался пробиться ко мне, и оперся локтями о силовые стенки. Он лукаво посмеивался истощенным постаревшим лицом, он подмигивал. Сперва я не разобрал его шепота, мне показалось по движению губ, что повторяется все тот же унылый совет сойти с ума, но вскоре я разглядел, что рисунок слов иной, и стал прислушиваться. Фразу «Не надо» – я расслышал отчетливо.
– Ты даешь мне новый совет? – спросил я, удивленный. – Я правильно тебя понял, Андре?
Он забормотал еще торопливей и невнятней, лицо его задергалось – слова так быстро сменяли друг друга, что я опять ничего не понял.
– Уйди или говори ясно, я очень устал, Андре.
На этот раз я услышал фразу:
– Ты сходишь с ума! Ты сходишь с ума!
– Радуйся: я схожу с ума! – сказал я горько. – Все, как ты советовал, Андре. Я искал другого пути, кроме безумия, и не нашел его. Что же ты не радуешься?
– Не надо! Не надо!
Только теперь, когда он повторил эту фразу, я понял, к чему она относилась. У меня снова закружилась голова. Я привалился к стенке, простоял так несколько минут, опоминаясь. Когда я очнулся, Андре уже не было. В полумраке сонного зала я увидел торопливо удаляющуюся согнутую фигурку.
У меня не хватило сил добраться на тряпичных ногах до середины клетки, я опустился на пол, где стоял, и вскоре забылся, а еще через какое-то время увидел штурмующие Персей корабли Аллана.
Однако этот раз не было зала с подвешенным посредине полупрозрачным шаром – только звездная сфера.
Я несся среди звезд, я сам стал неким подобием космического тела.
Но я и в бреду сознавал, что я не космическое тело, а человек, и не лечу в космосе, а где-то покоюсь, и вокруг не реальные светила, а их изображения на экране, и бешеный мой полет – не настоящее движение, а лишь поворот телескопического анализатора: я не мчался, рассекая проходы между светилами, а прибором отыскивал эскадры Аллана.
И когда засверкали галактические корабли, я жадно, повторяя вслух цифры едва шевелящимися губами, считал их. Две светящиеся кучки, две растянувшиеся струи огней по сто искр (каждая искра была хорошо мне знакомой сверхсветовой крепостью) неслись клином – острие нацеливалось на Оранжевую, тусклую, постепенно гасшую; я уже хорошо знал, что означает ее зловещее исчезновение.
«Пробьются или не пробьются?» – думал я, трясясь слабой дрожью: у меня не хватало сил и на дрожь, лишь мысли пока не теряли ясности. «Пробьются или нет?» – думал я, выискивая темные тела в густо пылающей массе огней. Тел было не меньше десятка. Они неслись, покорные могучим механизмам кораблей, каждое в миллионы раз превосходило звездолет по объему и массе, а самое массивное составляло острие клина – вытянутая шея желтовато-белых огней кончалась черным клювом.
– Сейчас клюнет! – шептал я, меня все мучительней била дрожь, я плотнее закрывал глаза, чтобы отчетливее увидеть, что будет.
А затем темное тело взорвалось – и сотни звездолетов ринулись в фокус взрыва. В моем мозгу путались звезды и корабли: звезды ошалело неслись в стороны, расшвырнутые новым пространством, а корабли пожирали новосотворенный простор пастями аннигиляторов и рвались вперед, на исчезнувшую Оранжевую – к нам на помощь…
Потом я стал уноситься вверх. Я лежал на боку, скрючившись, меня по-прежнему била слабая дрожь, жизнь еле теплилась во мне, а в чадном бреду тело мое, могучее, как галактический корабль, вольно летело в пространстве. Я не знал, куда меня уносит, ликующее ощущение заполнило меня всего – свобода!
Я упал на пол в знакомом зале, на троне восседал властитель, обширное помещение заполняли странные лики и фигуры – образины, а не образы, я много раз видел их во сне…
Я попал на совещание у Великого разрушителя.
13
Я знал, что увидеть меня нельзя, но отполз в угол, откуда открывался хороший обзор. Властитель чего-то ждал, и все молчали. «Плохи у них дела, если они так подавлены», – злорадно подумал я.
Сановники внезапно зашевелились. Один, темная уродливая тумба, пышно разбросал крону – теперь был похож не то на орех, не то на платан, и